— В какой-то степени это вышло случайно. Когда я оканчивал школу, долго колебался: то ли на физический факультет, то ли на филологический. Я пошёл на физический факультет. Поступил туда, но, проучившись месяца два, понял, что решение принял неправильное. Программу выполнял, контрольные сдавал, поэтому ко мне отнеслись благосклонно, и я без особых проблем перевёлся на филологический факультет. Откуда этот интерес к филологии? Не знаю. Не объяснить. У каждого из нас — и у вас, и у меня — пристрастия какие-то появляются неизвестно почему и неизвестно как. В данном случае это был интерес к речи как таковой. Ещё со школьных лет. Класс у нас был такой — литературно ориентированный. Мы постоянно устраивали литературные вечера, читали вслух стихотворения. Тогда вообще интерес к устной речи был очень заметный. Сейчас его вообще, можно сказать, нет, а тогда было другое время.

— Таким, как все. То есть студенты, с одной стороны, очень разные. И все одинаковые — с другой. Я для себя тогда решил, что по дисциплинам лингвистическим у меня должны быть только пятёрки. Я этого правила придерживался. Две или три тройки были, но это по другим дисциплинам. На лекции и практические занятия, там, где мне нравился преподаватель, я ходил. Преподаватели у нас были очень серьёзные. Например, литературу начала ⅩⅨ века читал Георгий Пантелеймонович Макогоненко.

Он очень хорошо владел устной речью, лекции были не просто содержательными, но и красивыми. И методически свой курс он умел организовать чётко и очень жёстко. Нам давались списки произведений для чтения и соответствующие литературоведческие работы, статьи, монографии. Экзамен можно было сдать двумя способами. Можно было прийти, взять билет и… что ответил — то и получил. Второй способ — принести на экзамен стопку конспектов той литературы, которую Георгий Пантелеймонович рекомендовал. Некоторые делали именно так и получали очень даже неплохие оценки. В обоих случаях всё было по справедливости. Понятие «конспект» было серьёзным.

На некоторых лекциях я не был вообще, потому что чувствовал, как мне тогда казалось, что толку мало. Но это не значит, что я прогуливал. К девяти утра приезжал в публичную библиотеку и до трёх-четырёх часов там занимался. С желанием и удовольствием. Потому что, с одной стороны, выписываешь литературу для работы, а с другой — можно подержать в руках, полистать раритетные издания Николая Гумилёва, журналы «Весы», «Аполлон».

— Самое яркое — это работа в стройотряде. Тогда была такая практика: формировались студенческие строительные отряды, и мы уезжали на два месяца работать в очень отдалённые места. Я два раза был в Казахстане. Первый раз мы строили школу, а второй раз — клуб. Я работал плотником. Меня дед с детства приучил к этой работе. Он разрешал брать все инструменты, все доски: что хочешь делай! Работа в стройотряде — очень полезная вещь. Неизбежно лишаешься первоначально примитивного взгляда на жизнь. Понимаешь, что такое работа.

— Такой вопрос перед нами не стоял. У меня в дипломе написано: «Филолог-русист. Учитель русского языка и литературы». Нас готовили преподавать. После окончания университета я два года служил в армии, а когда вернулся, то у меня не получилось сразу устроиться в школу. Это был 1972 год, и тогда профессия учителя была статусной. Просто так в школу было не попасть. Я чувствовал, что места есть, но мне нужна была рекомендация, а у меня её не было. Когда наступил сентябрь, меня вынуждены были всё-таки взять в вечернюю, очно-заочную, школу — там пропал внезапно преподаватель русского языка и литературы. Тогда же я зашёл на филологический факультет, встретил преподавательницу, у которой я учился, — Нину Павловну Люлько. Мы разговорились, и она предложила мне почасовую работу на факультете журналистики на кафедре стилистики и редактирования. Четыре года я параллельно вёл занятия в школе и на факультете журналистики.

— Первое занятие было на педагогической практике. И это был чистый кошмар. Методически всё подготовлено, знаний более чем достаточно. Но урок — это 45 минут, а я уже через 30 минут понял, что закончить урок я не смогу. Сели связки. Следующие пять уроков я кое-как всё-таки провёл, но понял, что горло моё не выдержит обычной преподавательской нагрузки. Что делать? На факультете работал кружок художественного слова. И вела его преподавательница, у которой было театральное образование. Мне поставили голос. Показали, как тренировать связки, как произносить слова, используя резонаторы и всё такое прочее. И только тогда я начал понимать, что такое устная речь. До сих пор занимаюсь этим с удовольствием. Ну, а дальше пошли уроки в вечерней школе. Там была своя специфика: многие ученики старше меня. Среднее образование тогда было обязательным, но оно было не у всех. Очно-заочная школа — не лучший вариант для начинающего преподавателя, но было и много поучительного.

Помню, веду урок по творчеству В. П. Астафьева, роман «Прокляты и убиты». Мне надо было рассказать, что писатель, изображая речь персонажей и ту среду, в которой они находились, использует нецензурную лексику. Этих слов немного, но их появление художественно оправдано. В классе был ученик по фамилии Орлов, старше меня лет на десять. Семья, двое дочерей. Приходил на занятия после утренней смены и сидел, полузакрыв глаза. Когда он услышал, что допустимо в художественных целях использовать мат, очнулся: «Вот тут я с вами, Владимир Иванович, не согласен совершенно. У меня две дочки растут, я не хочу, чтобы они читали эти слова, у нас ими весь подъезд исписан. Я покупаю книгу, чтобы учить детей хорошей русской речи. А чем научит их ваш Астафьев? Я не понесу книгу Астафьева в свой дом». И с Орловым нельзя не согласиться.

Когда на кафедре была специализация по литературному редактированию, я пригласил для спецкурса одного юриста, и мы однажды в разговоре затронули эту проблему. Проходит какое-то время, и в один из дней юрист на кафедре оживлённо и с большим удовлетворением сообщает мне: «Владимир Иванович, а я выиграл судебный процесс по тому делу, которое мы с вами обсуждали». Мама купила книжку, принесла домой, а там мат-перемат и порнографические сцены. Мама пошла в суд. В итоге издательство оштрафовали: издательство обязано предупреждать, что в книге присутствует ненормативная лексика, откровенные сцены. Как относиться к подобного рода вещам, меня научил мой ученик из заочной школы.

— Так их много. Они любимые по-разному. Я несколько раз перечитывал «Войну и Мир» и «Тихий Дон». Сейчас перечитываю «Отцов и детей». К художественному произведению нельзя относиться как к информационному тексту: прочитал — значит всё, что там есть, я себе взял. Информационный текст — как коробка с конфетами. Купил, все съел, завтра открываю в надежде, что там что-то есть, но там ничего не появится.

А художественный текст работает по принципу генератора смысла, соприкасаясь с сознанием человека. Но человек с годами меняется, поэтому школьник не в состоянии пережить и осмыслить, например, рассказ «Ионыч» так, как это сделает взрослый человек. Нужен жизненный опыт. Опыт ума и чувства. Люблю поэзию. Что именно? Видимо то, что и все: Пушкина, Блока. Люблю поэтов одного стихотворения, скажем, Александра Аронова — «Остановиться, оглянуться…». Из века ⅩⅩ - Виктор Петрович Астафьев. Большой писатель.

Иногда талант писателя отождествляют с его медийным статусом. Например, медийный статус Солженицына был недосягаемо велик. Но как писатель он, с моей точки зрения, вообще никакой. Есть писатели без высокого медийного статуса, а проза — на уровне Чехова. Таким, с моей точки зрения, является Юрий Козаков. Возьмите его «Арктур гончий пёс». Люблю Маяковского, люблю Есенина.

– Некоторые считают, что их сложно любить.

– Очень много зашоренности в восприятии литературы. Считается, что Маяковский загубил свой талант, посвятив перо революции. Но если мы действительно читаем Маяковского – это не так. Поэмы «Ленин», «Хорошо!» – там много замечательных строк.

— Русский язык существует не только в письменной форме. Изначально основная форма его существования — устная. Я много лет преподавал литературу на подготовительных курсах. Поверьте, «Записки охотника» И. С. Тургенева я читал. И не один раз. Но когда я прослушал аудиозапись, где «Записки охотника» читает артист, профессионал речи, то это произвело на меня огромное впечатление. Человек, который хорошо владеет устной речью, имеет более высокий коммуникативный статус по сравнению с другими людьми.

— Это разные направления в изучении языка. Разные цели, стоящие перед преподавателем. Если я из вас готовлю учителя, то я вам даю представление о языковой системе. Учителю не обязательно знать, как писать короткую заметку. А если вы готовитесь для работы в медийное среде, то вас нужно учить работать с массовой аудиторией. И обучение строится по-другому. Язык тот же самый — русский. Но линии подготовки разные.

— Вопрос так не стоял в принципе. Когда появляется предмет и ты начинаешь этим заниматься, появляется интерес к нему. Разные предметы любишь по-разному. Однажды пришлось писать курсовую работу по «Синайскому патерику», у нас спецсеминар такой был. Не могу сказать, что я люблю «Синайский патерик». Но курсовую писал с интересом. Почему? Потому что приходил в публичную библиотеку, заказывал огромное количество литературы о той эпохе. Интерес к работе не зависит от любви к дисциплине или предмету.

— Ей-богу, не помню. У меня ощущение, что таких мыслей не было. Я просто жил, ходил в школу. Выбор вуза для поступления в то время происходил в атмосфере спора о физиках и лириках. Тогда эта тема активно обсуждалась. «Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне», — писал Борис. У меня были колебания, но я поддался общему настроению: «Дело не в сухом расчете, Дело в мировом законе. Значит, что-то не раскрыли Мы, что следовало нам бы! Значит, слабенькие крылья — Наши сладенькие ямбы».

В школе нас готовили как следует. Проблема поступления в вуз не была проблемой родителей. Это была проблема выпускника школы. Мы с друзьями поступали на физический факультет, поэтому решали задачи лучше некоторых учителей. Перед выпускным экзаменом наша преподавательница по физике, оставив нас после урока, сказала: «Мальчики, я получила экзаменационные задания, там задачи, я их решила, проверьте, пожалуйста, есть ошибки или нет». Мы понимали: чтобы поступить, нужно знать намного больше, чем дают в школе. А для этого нужен хороший учитель. Я стал человеком благодаря Жанне Сергеевне Долженковой.

— Как вам сказать? Ситуация чисто гипотетическая. Я могу вспомнить только, как сдавал экзамены, когда учился. Были преподаватели, которым было легко сдавать предметы, были те, кому было трудно сдавать. И были преподаватели, которым было интересно сдавать. У нас, например, читала синтаксис Элеонора Иосифовна Коротаева, профессор. Мне достался вопрос об актуальном членении предложения. На тот момент это была очень новая тема, но я ее знал. В билете был синтаксический анализ текста. Я отвечаю и на одном предложении остановился: не могу понять, что это такое. «Что вас смущает?» — «Не понимаю, что это за конструкция». И Элеонора Иосифовна мне всё объяснила. Для неё это не было критерием оценки. Для меня как преподавателя это был важный урок.

Были забавные случаи. Я сдавал экзамен по советской литературе довоенной эпохи. Лекции преподавателя посчитал необязательными, не посещал их, но готовился. Пришел на экзамен, взял билет, сел за стол. И получилось так, что между мной и преподавателем была ваза с огромным букетом цветов. Преподаватель посмотрел на меня, заглянув с одной стороны вазы, потом — с другой, и переставил эту вазу на подоконник.

Я очень благодарен всем преподавателям, которых слушал, потому что это была не просто школа знаний, а школа жизни: из нас же готовили преподавателей.

— Я занимаюсь фотографией. Каждое лето, несколько раз весной, когда снег еще лежит и когда снег сошёл, еду в Костромскую. У меня полнокадровая камера, профессиональные объективы. Пейзаж — это не снимок местности, это твоё восприятие, понимание мира, твоё настроение. Настоящее везение — поймать свет. Был конец августа, с утра шел затяжной дождь. Уже к вечеру решил: пойду пройдусь и под дождем. Плащ-накидка. Резиновые сапоги. Подхожу к одной деревеньке, она на холме стоит. И тут ветром разрывает тяжелые тучи. И на пять минут — всего на пять минут! — показывается солнце. А вечерний свет в конце лета?!

— У меня есть и портреты. Здесь своя специфика. Человек — это взгляд, выражение лица, жест, движение. Чтобы сфотографировать человека, мне нужно, чтобы этот человек, хотя бы в минимальной степени, умел фотографироваться. Я же не профессиональный фотограф.